лежит пара двуствольных пистолетов; прихвати и их. Неизвестно, что может случиться,— сказал шепотом Бонапарт.
— Слушаю, генерал; только ведь я вас не покину.
— А может быть, я тебя пошлю умирать в другое место!
— И то правда,— сказал Ролан.
И он бегом пустился исполнять двойное поручение. Бонапарт хотел идти дальше, как вдруг ему бросилась в глаза какая-то тень в коридоре.
Он узнал Жозефину и подошел к ней.
— Господи! — сказала она.— Неужели грозит опасность?
— А что?
— Я только что слышала твой приказ Ролану.
— И поделом тебе!.. Не подслушивай в другой раз... А Гойе?
— Он не пришел.
— И его жены нет?
— Жена его здесь.
Бонапарт отстранил рукой Жозефину и вошел в зал. Он нашел там госпожу Гойе одну, лицо ее было бледным.
— А что же,— спросил он без всяких предисловий,— президент не приехал?
— Ему невозможно было отлучиться, генерал,— ответила госпожа Гойе.
Бонапарт едва сдерживал свое нетерпение.
— Мне необходимо его видеть,— сказал он.— Напишите ему, что я его жду; я сейчас же отправлю ему ваше письмо.
— Благодарю вас, генерал,— возразила госпожа Гойе,— со мной мои люди: они снесут.
— Пишите, дорогая, пишите,— уговаривала и Жозефина.
И она подала жене президента перо, чернила и бумагу.
Бонапарт стал так, что мог читать через плечо госпожи Гойе все, что она собиралась писать.
Госпожа Гойе пристально посмотрела на него.
Он склонил голову и отошел немного назад.
Госпожа Гойе принялась писать.
Окончив, она сложила письмо и стала искать сургуч; но по случайности или умышленно — на столе были только облатки.
Она заклеила письмо облаткой и позвонила.
Явился слуга.
— Отдайте это письмо Контуа,— приказала госпожа Гойе,— и пусть он его немедленно доставит в Люксембург.
Бонапарт взглядом проводил слугу (или, точнее — письмо), пока тот не скрылся за дверью.
Потом, обратившись к госпоже Гойе, он сказал:
— Очень извиняюсь перед вами, что не могу с вами позавтракать; но если у президента есть свои дела, то и у меня также они есть. Вы позавтракаете с моей женой; приятного аппетита.
И он исчез.
Навстречу ему шел Ролан.
— Вот приказ и перо, генерал,— сказал юноша.
Бонапарт взял перо и на обороте фуражки адъютанта подписал приказ.
Тогда Ролан подал генералу два пистолета.
— А ты осмотрел их? — спросил Бонапарт.
Ролан улыбнулся.
— Будьте покойны,— сказал он,— ручаюсь вам за их исправность.
Бонапарт, засовывая за пояс пистолеты, пробормотал:
— Хотелось бы мне знать, что такое она написала мужу?
— Я вам могу дословно передать ее письмо, генерал.
— Ты, Бурьен?
— Я; она написала следующее: «Ты хорошо сделал, что не явился: все, происходящее здесь, подтверждает, что приглашение на завтрак — ловушка. Я скоро приеду».
— Ты, Бурьен?
— Генерал, Секст Помпей давал обед на своей галере в честь Антония и Лепида; его отпущенник сказал ему: «Хотите, чтобы я сделал вас императором земного шара? — Каким образом? — Очень просто: я перерублю канаты у вашей галеры, и Антоний с Лепидом — ваши пленники.— Надо было это сделать, не говоря мне,— отвечал Секст; — а теперь не смей этого делать под страхом смерти!» Я и вспомнил слова, генерал: надо было это сделать, не говоря мне.
Бонапарт задумался на минуту; потом, очнувшись, сказал Бурьену:
— Ты путаешь: не Антоний, а Октавий был с Лепидом на галере Секста.
И он спустился во двор, ограничив свой упрек исправлением ошибки в знании истории.
Едва генерал показался на крыльце, как возгласы: «Да здравствует Бонапарт!» раздались во дворе, перекатились на улицу и повторились стоявшими там драгунами.
— Это хорошее предзнаменование, генерал,— сказал Ролан.
— Да; скорей отдай Лефевру приказ и, если у него нет лошади, пусть берет одну из моих. Пусть встретит меня во дворе Тюильри.
— Его дивизия уже там.
— Тем более!
Потом, посмотрев вокруг себя, Бонапарт увидел Бернон-виля и Моро, которые его ожидали; лошадей их держали под уздцы слуги. Он раскланялся с ними жестом руки, но уже скорее покровительственным, чем товарищеским.
Потом, заметив генерала Дебеля в штатском платье, он, спустившись с крыльца, подошел к нему.
— Почему вы в штатском? — спросил он.
— Генерал, я ни о чем не был предупрежден; случайно проходя по улице и видя войско у вашего отеля, я вошел сюда узнать, не грозит ли вам какая опасность.
— Ступайте скорее, наденьте мундир.
— Прекрасно! Ведь я живу на противоположном конце Парижа. Это протянется очень долго.
Однако он сделал движение, как бы собираясь идти.
— Что же вы будете делать?
— Не беспокойтесь, генерал.
Дебель выискал артиллериста, ехавшего верхом: он был приблизительно его роста.
— Друг мой,— обратился он к нему,— я генерал Дебель; по распоряжению генерала Бонапарта дай мне твой мундир и лошадь: на сегодня я тебя освобождаю совсем от службы. Вот тебе луидор, выпей за здоровье главнокомандующего. Завтра ты придешь ко мне и получишь все обратно. Я живу на улице Шерш-Миди № 11.
— А мне за это ничего не будет?
— Нет, будет: ты будешь произведен в бригадиры.
— Слушаю! — отвечал артиллерист.
И он отдал свой сюртук и лошадь генералу Дебелю.
В это время Бонапарт услышал над собой голоса; он поднял голову и увидел у окна своего кабинета Жозефа и Бернадота.
— В последний раз спрашиваю вас, генерал Бернадот, идете вы со мной или нет?
— Нет,— ответил непоколебимо Бернадот.
Потом разговор перешел в шепот.
— Вы, кажется, сказали мне: берегитесь? — сказал Бернадот.
— Да.
— А я в свою очередь отвечаю вам: берегитесь!
— Чего?
— Вы отправляетесь в Тюильри?
— Разумеется.
— От Тюильри до площади Революции — рукой подать!
— Пустяки! — сказал Бонапарт.— Гильотина была перенесена к загородке трона.
— Мало ли что! В предместье Сен-Антуан верховодит все тот же пивовар Сантер, а ведь он друг-приятель Мулена.
— Сантер уже предупрежден, что если он только пикнет, так я велю его расстрелять. Что же, вы идете?
— Нет.
— Ну, как хотите. Вы отделяете свою участь от моей; а я не отделяю своей от вашей.
Потом он обратился к берейтору: — Лошадь! — приказал он. Ему подвели лошадь. Вдруг он увидел возле себя простого артиллериста.
— Ты чего лезешь туда, где генералы?
Артиллерист расхохотался.
— Вы не узнали меня, генерал? — спросил он.
— Да неужели это вы, Дебель? Откуда вы достали этот мундир и лошадь?
— А вон у того артиллериста, который стоит в одном жилете. Он вам будет стоить приказа бригадира.
— Вы ошибаетесь, Дебель,— сказал Бонапарт,— он будет мне стоить двух приказов: бригадирского и дивизионного генерала. Ну, господа, в поход! Мы идем в Тюильри.
И, по обыкновению, пригнувшись к луке, левой рукой держа свободно повод, а правой упершись в бок, наклонив голову, с задумчивым челом, с блуждающим взором, он сделал первый шаг по тому славному и роковому пути, который должен был привести его к трону... и к Святой Елене.
XXIV. 18 БРЮМЕРА
На улице Победы Бонапарт нашел драгунов Себастиани, выстроенных в боевом порядке.
Он хотел обратиться к ним с речью, но при первых словах они перебили его:
— Нам не надо объяснений! — закричали они.— Мы знаем, что вы желаете республике только добра! Да здравствует Бонапарт!
И шествие двинулось при кликах «Да здравствует Бонапарт!» по улицам, которые вели к Тюильри.
Генерал Лефевр, как и обещал, ожидал у ворот дворца.
В Тюильри Бонапарт был встречен теми же восторженными возгласами, которые сопровождали его на всем пути.
Тогда он поднял голову и выпрямился. Быть может, крики «Да здравствует Бонапарт!» его уже не удовлетворяли; в мечтах ему чудилось «Да здравствует Наполеон!»
Он обратился к войскам и, окруженный огромным штатом генералов, прочел вслух декрет Пятисот, в силу которого заседания законодательного корпуса переводились в Сен-Клу и ему, Бонапарту, давались полномочия на командование войсками, расположенными в столице.
Потом, не то на память, не то по вдохновению,— это была тайна самого Бонапарта,— он обратился с нижеследующей прокламацией, вместо той, которую накануне диктовал Бурьену:
«Солдаты!
Экстренное собрание Старейшин возложило на меня командование всей вооруженной силой Парижа.
Я принял на себя эту обязанность для содействия тем мерам, которые оно намеревается принять и которые будут всецело споспешествовать благосостоянию народа.
Уже два года, как дела республики идут плохо; вы надеялись, что мое возвращение положит конец стольким бедствиям; вы обрадовались ему с восторженным единодушием, наложившим на меня те обязанности, которые я выполняю. Вы исполните свой долг и окажете содействие вашему генералу твердостью и доверием, которые я постоянно находил в вас.
Свобода, победа, мир возвратят то место французской республике, которое она доныне занимала в Европе и которого лишилась исключительно благодаря нерешительности и измене».
Солдаты приветствовали эту речь с восторгом: то было объявление войны Директории, а солдаты привыкли радоваться при всяком объявлении войны.
Генерал сошел с лошади среди восторженных кликов.
Он вошел в Тюильри.
Теперь он во второй раз переступал порог дворца династии Валуа, своды которого так плохо защитили корону и голову последнего сидевшего на его троне Бурбона.
Возле него выступал гражданин Редерер.
Узнав его, Бонапарт вздрогнул.
— Не правда ли,— сказал он,— гражданин Редерер, что вы были здесь утром 10 августа?
— Был, генерал,— ответил будущий имперский граф.
— Вы, кажется, подали Людовику XVI совет, чтобы он сдался Национальному Собранию.
— Да.
— Плохой совет, гражданин Редерер. Я бы ему не последовал.
— Советы дают людям, судя по тому, какого о них мнения дающие. Генералу Бонапарту я бы не посоветовал того, что посоветовал королю Людовику XVI. Когда у короля в прошлом бегство в Варенну и 20 июня, его трудно бывает спасти.
В ту минуту, как Редерер произносил эти слова, они подошли к окну, выходившему в сад Тюильри.
Бонапарт остановился и, схватив руку Редерера, произнес:
— 20 июня я стоял там (и он пальцем указал на террасу над водой), за третьей липой; я мог прекрасно видеть в открытое окно бедного короля в красной шапке; он представлял из себя такую несчастную фигуру, что мне стало жаль его.
— И что же вы сделали?
— Ничего, ведь я ничего не мог сделать; я был тогда артиллерийским лейтенантом; только у меня явилось страшное желание войти к нему вслед за другими и тихонько шепнуть: «Государь, дайте мне четыре артиллерийские бригады, и я ручаюсь вам за то, что разгоню всю эту сволочь».
Что бы случилось тогда, если бы лейтенант Бонапарт, уступив своему желанию и с согласия Людовика XVI, действительно вымел эту сволочь, то есть парижский народ? Пустив в ход артиллерию 20 июня, спасая короля, не пришлось бы ему пустить ее в ход и 13 вандемиера, спасая Конвент?
Между тем как бывший уполномоченный старшина мысленно уже набрасывал первые страницы своей «Истории Консульства», Бонапарт предстал перед решеткой Совета Старейшин в сопровождении своего генерального штаба и всех тех, кто захотел идти с ним.
Когда волнение, вызванное появлением этой толпы, улеглось, президент прочел генералу декрет, который предоставлял ему военную власть. Потом, предлагая ему принести присягу, он прибавил:
— Тот, кто никогда не сулит напрасно побед отечеству, только тот может свято исполнять свою присягу — служить верой и правдой родине.
Бонапарт поднял руку и торжественно произнес:
— Клянусь.
И все генералы его свиты повторили один за другим:
— Клянусь.
Едва прозвучало последнее «клянусь», как Бонапарт заметил секретаря Барраса, того самого Белло, о котором сегодня поутру говорил член Директории своим сослуживцам.
Он явился сюда, чтобы дать отчет своему патрону в том, что здесь происходит; Бонапарт же думал, что на него было возложено Баррасом какое-нибудь тайное поручение.
Он решил облегчить ему первый неудобный шаг и прямо обратился к юноше со словами:
— Вы посланы сюда членами Директории?
И, не дав ему времени ответить, он продолжал:
— Что они сделали с той Францией, которую я оставил им в таком блестящем состоянии? Я оставил мир, а нашел войну; я оставил победы, а нашел поражения; я оставил миллионы Италии, а нашел грабеж и нищету. Что сталось с теми ста тысячами французов, которых я всех знал поименно! Их уже нет в живых.
Разумеется, это все должно было относиться не к секретарю Барраса; но Бонапарт чувствовал потребность высказаться, и он не обращал внимания на то, кому он это говорил.
Быть может даже, с его точки зрения, ему следовало это сказать именно тому, кто бы не мог ответить ему.
В эту минуту Сиейес встал со своего кресла.
— Граждане,— сказал он,— члены Директории Мулен и Гойе просят позволения войти.
— Они не могут уже считаться членами Директории, так как теперь ее не существует.
— Но,— заметил Сиейес,— они еще не подавали в отставку.
— Так пусть войдут и подадут в отставку,— возразил Бонапарт.
Вошли Мулен и Гойе.
Их лица были бледны, но спокойны; они знали, что шли на борьбу и что за их противодействием, быть может, последует ссылка в Гвиану.
— Я с удовольствием вижу,— поторопился сказать Бонапарт,— что вы, наконец, исполняете желание наше и наших двух сослуживцев.
Гойе выступил вперед и твердым голосом заявил:
— Мы выполняем не ваше желание и желание наших двух коллег, которых мы более не признаем за таковых, раз они подали в отставку, но повеление закона. Закон повелевает, чтобы декрет, по которому переводятся заседания законодательного корпуса в Сен-Клу, был немедленно обнародован; мы явились исполнить обязанность, возложенную на нас законом, твердо решившись защищать его против крамольников, вздумавших нарушить его, кто бы они ни были.
— Ваша преданность закону нас вовсе не удивляет,— холодно ответил Бонапарт,— и так как вас все считают людьми, которые страстно любят свою родину, то вы, разумеется, и присоединитесь к нам.
— Присоединиться к вам? А с какой стати?
— Чтобы спасти Республику.
— Спасти Республику! Было время, генерал, когда вы имели честь быть ее опорой; но сегодня нам предоставляется слава спасти ее.
— Спасти ее? Как? Теми средствами, которые вам дает ваша конституция? Да взгляните же! Она рушится со всех сторон, и даже если я пальцем не трону ее, так она долее недели не просуществует.
— Вот,— вскричал Мулен,— наконец-то вы признаетесь в своих преступных замыслах!
— Никаких преступных замыслов у меня нет,— перебил его Бонапарт, топнув ногой,— республика в опасности, надо спасти ее, и я это хочу сделать.
— Вы хотите,— сказал Гойе,— но мне кажется, что это дело Директории, а не ваше — говорить «хочу».
— Директории больше нет.
— Действительно, мне сообщили, что за минуту до нашего прихода вы объявили это.
— С того момента, когда Сиейес и Роже-Дюко подали в отставку, Директории больше нет.
— Вы ошибаетесь. Директория существует, пока остается еще три члена и ни Мулен, ни я, ни Баррас, мы еще не подали в отставку.
В это время кто-то сунул в руку Бонапарта бумагу, говоря:
— Прочтите!
Бонапарт, пробежав бумагу, сказал:
— Сами вы ошибаетесь; Баррас подал в отставку, вот и бумага. Закон допускает трех членов для существования Директории: вас же только двое! А вы сами сейчас назвали нарушителя закона мятежником.
Потом, передавая бумагу президенту, он добавил:
— Присоедините к отставкам Сиейеса